Мухин В. Н., Давыдов Д. В. Некоторые аспекты обыденной жизни казанского монашества и духовенства в начале 1930-х гг.

Аннотация

В современных исследованиях, посвященных изучению социально-экономических аспектов жизни советского общества, проблема повседневной жизни духовенства остается еще недостаточно изученной. В то же время, обращение к священнослужителям, как к группе населения, отнесенной к категории «лишенцев», сохраняет свою актуальность, поскольку позволяет раскрывать новые аспекты взаимовлияния власти и общества в условиях масштабных социально-экономических трансформаций. Несмотря на активно проводимую антирелигиозную политику и репрессии в отношении духовенства, влияние религии на массовое сознание оставалось довольно существенным, о чем свидетельствовали данные демографической переписи 1937 г., согласно которым значительная часть населения страны отнесла себя к категории верующих. В представленной статье на конкретном историческом материале рассматривается проблема жилищных условий представителей православного духовенства Татарской республики. Выбор хронологических рамок работы – начало 1930-х годов, – не случаен, поскольку именно в это время наиболее активно осуществлялась политика по устранению «чуждых элементов» из социальной структуры советского общества. На основе архивных источников, воспоминаний участников, а также материалов периодической печати раскрываются некоторые аспекты административного воздействия органов местной власти на духовенство в сфере повседневного быта. В то же время, на конкретных примерах рассмотрены способы выживания священнослужителей в условиях ужесточавшегося социального курса. Обращено внимание на то, что меры по усилению давления на «классово-чуждые слои» сопровождались массовыми кампаниями по закрытию церквей и монастырей. Одним из последствий отчуждения культовых зданий становилось принудительное выселение лиц, проживавших на их территории. Данные меры способствовали сокращению численности священнослужителей в Татарской республике в конце 1920-х – 1930-е годы. Сделан вывод, что «жилищный вопрос» становился действенным инструментом в руках правительственных структур при проведении репрессивных мероприятий по отношению к духовенству в общем русле осуществления антирелигиозной политики.

Abstract

The problem of the daily life of clergy remains insufficiently studied in the modern works devoted to the study of the socio-economic aspects of the Soviet society life. At the same time, the appeal to the clergy as a social group classified as “disenfranchised” remains relevant since it allows us to disclose new aspects of the interaction of power and society within the conditions of the large-scale socio-economic transformations. Despite the actively pursued anti-religious policy and reprisals against the clergy, the influence of religion on the mass consciousness remained quite significant, as evidenced by the data of the 1937 demographic census, according to which a large part of the country's population identified themselves as the faithful. The present article, using the the specific historical material, considers the problem of housing conditions for representatives of the Orthodox clergy of the Tatar Republic. The choice of the chronological framework of the work ‒ the beginning of the 1930s ‒ is not accidental, because it was at this time that the policy of eliminating “alien elements” from the social structure of the Soviet society was being pursued most actively. Based on the archival sources, reminiscences of participants, as well as materials of the periodical press, some aspects of the administrative pressure of the local authorities on the clergy in terms of everyday life are revealed. At the same time, using specific examples, the ways of survival of the clergymen under the conditions of the hardened social agenda are considered. Attention is drawn to the fact that the measures to increase pressure on “class-alien groups” were accompanied by the mass campaigns to close churches and monasteries. One of the consequences of the alienation of religious buildings was the forced eviction of the people living on their territory. These measures resulted in reducing the number of clergymen in the Tatar Republic in the late 1920s and 1930s. It is concluded that the “housing problem” was an effective tool in the hands of the governmental structures while taking reprisals on the clergy within the general line of anti-religious policy implementation.

Ключевые слова

Церкви, духовенство, монашество, лишенцы, ТАССР, антирелигиозная политика.

Keywords

Churches, clergy, monkhood, disenfranchised, TASSR, anti-religious policy.

В современных исторических исследованиях почти не затронута тема повседневной жизни монашества и духовенства – той части населения, которая решением Советской власти не только попала в категорию лишенцев, но и вынуждена была изменить свой уклад жизни. И если тема правового статуса лишенцев в достаточной мере освещена в исторической литературе[1], то жилищная проблема духовенства и монашества, тем более на местном материале, практически не изучена. В то же время, обращение к данному вопросу позволяет проследить, каким образом, на бытовом уровне происходило «выдавливание» духовенства из социальной жизни советского общества.

Духовенство в системе Советского государства попадало в категорию неполноправных граждан или лишенцев. Само понятие «лишенец» появилось в обиходе еще с лета 1918 г. в результате принятой пятым Всероссийским съездом Советов первой советской Конституции. Лишение избирательного права в СССР в рассматриваемый период не было формальностью, поскольку вместе с ним человек терял и другие права, а с ними возможности пользоваться социальными благами, в том числе и в сфере повседневного быта. Антирелигиозная политика государства отразилась на материальном положении духовенства уже в 1920-е гг. Согласно циркуляру Народного комиссариата юстиции РСФСР от 15 декабря 1923 г., духовенство по своим расходам на квартплату, обучение детей, взиманию подоходно-поимущественного налога приравнивалось к лицам свободных профессий^[2]. Это означало, что священнослужители не могли быть членами профсоюза, в отношении их доходов применялась повышенная ставка подоходно-поимущественного налога. В результате сумма налоговых платежей, налагавшихся на представителей духовенства, не всегда соответствовала их реальным доходам.

Закрытие церквей приводило к последующему выселению проживавшего на их территории духовенства. Каким же образом решался «жилищный вопрос» для остававшихся служителей культа? Формально он регулировался государством, а именно – циркулярами Народного комиссариата юстиции № 217, Народного комиссариата внутренних дел № 442 от 1927 г, адресованными всем краевым, областным, губернским судам и прокурорам, административным отделам, краевым, областным, губернским исполкомам. В этих документах, вследствие поступавших с мест запросов и заявлений религиозно-культовых объединений о порядке использования церковных сторожек, даны разъяснения, которыми следовало бы руководствоваться при рассмотрении возникающих имущественных вопросов. В частности, со ссылкой на циркуляр ВЦИКа от 21 августа 1924 г. пояснялось, что сторожки, являясь неотъемлемой принадлежностью молитвенного здания и имущества, переданного по договору в бесплатное и бессрочное пользование верующим, предназначались и для проживания лиц, несущих обязанности по охране вверенного имущества. Особо акцентировалось внимание на использовании сторожек религиозно-культовыми объединениями по прямому их назначению, т. е. для проживания в них сторожей. В случае оставления обязанностей по охране эти лица автоматически утрачивали право проживания в указанных помещениях.

Выселение могло производиться только в судебном порядке, причем дело инициировалось не религиозным объединением, а местными исполкомами или горсоветами. В сельской местности дело о выселении лиц, не несущих обязанности по охране культового имущества, могло инициироваться сельсоветом. Выселение осуществлялось решением суда. После этого сторожка передавалась коллективу верующих для использования ее по прямому назначению[3].

Необходимо отметить, что еще весной 1928 г. советские и партийные организации вынесли принципиальное решение по «вопросу ликвидации всех монастырей, находящихся на территории Татарии»[4]. Ликвидацию в пределах г. Казани под патронажем ОГПУ начали с Кизического и Зилантова монастырей, определив выполнение поставленной задачи к 1 мая. Попутно предусматривалось выселение с территории монастырей «всего монашествующего элемента, а равно и служителей культа», отдельно указывалось, что «жилую площадь и службы передать для нужд рабочих завода № 40, а так же строительных сезонных рабочих Заречья»[5].

Необходимо отметить, что под ликвидацией монастырей подразумевалось прекращение принципов монашеского общежития, т. е. монашествующие выселялись, а церковь переводилась на положение приходской. Куда идти монахам, где и как им жить, никого не волновало. Немногим монахам удалось остаться при церкви в качестве служителей[6]. Так, например, община Кизической уже церкви по вопросу содержания причта приняла следующее решение: «весь доход за требоисправление поступает в пользу причта. Квартиры и отопление на свои средства», «на должность уборщиц храма, по примеру других церквей, нанять двух монашек»[7].

Как правило, помощь в обретении жилья ложилась бременем на церковную общину. Иногда монахи нанимались на должности сторожей, поскольку это давало право на проживание в сторожке. Однако это не становилось гарантией долгосрочного проживания. Для этого необходима была прописка на жилплощадь, а с этим дело обстояло намного сложнее, поскольку по социальному статусу монашествующие относились к лишенцам, как проживавшие в монастыре. Поэтому их прописка в храмовой сторожке была возможна только с разрешения Горсовета, соответственно этот вопрос регулировался усмотрением местных чиновников. Как следствие, монахам приходилось проживать в храмах или храмовых помещениях в обход формальным требованиям, фактически на нелегальном положении. Этот факт использовался властями для дальнейшего нажима на церковь. Так, например, при принятии решения Президиумом ЦИКа ТАССР о закрытии Кизической церкви от 6 февраля 1930 г. была использована информация НКВД ТАССР о том, что часть церкви использовалась не по назначению – в ней проживали монахи[8].

Тем не менее, практика проживания монашествующих в стенах храма или сторожках оказалась достаточно распространенной. Так, уже в 1931 г. при осмотре Духосошественской церкви техником Городского коммунального хозяйства Митрофановым было отмечено, что «жилые помещения полуподвального этажа заняты квартирами монашек»[9]. Смоленская церковь Козьей слободы, по свидетельству заведующего иностранно-регистрационным сектором при Секретариате ТатЦИКа Бикеева, предоставила возможность проживания в сторожке трем монахиням бывшего Казанского монастыря, которые были устроены в качестве уборщиц[10]. Обретшие приют монахини нанимались и для охраны[11]. При этом они входили в члены общины[12].

Случалось, что место проживания монашек самовольно захватывалось лицами, не имевшими никакого отношения к церкви. В таком случае религиозная община подавала жалобу в соответствующие инстанции, по рассмотрении которой районная милиция обязывалась в административном порядке выселить захватчика[13]. Однако власти районного уровня могли себе позволить выселить из сторожки проживавших в ней с тем, чтобы использовать ее по своему усмотрению[14].

Между тем, жилищная проблема среди духовенства продолжала обостряться. В с. Афанасове Челнинского кантона волостной исполнительный комитет, муниципализировав дом священника, предложил попадье выселиться. На требование местных жителей о том чтобы ее не выселяли, исполнительный комитет ответил, что «государство не брало на себя обязательства обеспечивать казенными квартирами служителей культа»[15]. Страдало и имущество духовенства. Священник Царевский, к примеру, свои вещи вынужден был хранить у своей прихожанки. Данная мера не сохранила имущество – оно было описано, вывезено, частью продано и пропито финансовым инспектором Александровым, получившим за это деяние два года лишения свободы[16]. В то же время культовые здания продолжали закрываться, а выдворенные на улицу люди, обрекались на скитания по общинам в надежде найти место жительства. Везло немногим[17]. Чаще монахини нанимались нянчить детей[18] или устраивались швеями на швейную фабрику[19].

Между тем верующие продолжали борьбу за существование. Как уже было упомянуто, в сторожку нужно было прописаться. С этой целью община Петропавловского собора и община бывшего Казанско-Богородицкого монастыря обратилась в Горсовет с просьбой о прописке монахинь, нанятых для охраны собора. На ходатайстве две визы: первая гласит, что «в отношении прописки особенно лиц лишенных избирательных прав не разрешается, можно нанять на охрану церкви и других лиц». Вторая, появившаяся на 2 дня позже: «согласно постановлению ВЦИК разрешить прописать в домовой ЖАКТа № 311». Лицом, поставившим обе визы, не указано, что это за постановление[20].

В подобную ситуацию попадали практически все монашествующие вне зависимости от прежних занимаемых в монастыре должностей. В частности, выгнанной из монастыря игуменьи Рахили (Ершовой), жилищные условия не отличались комфортабельностью. Она и еще шесть инокинь нашли небольшую жилплощадь в подвале жилого дома на Профессорской улице, где они все и проживали до смерти игуменьи[21]. Даже высшее епархиальное начальство – правящий архиерей – временно управляющий Казанской епархией епископ Ириней (Шульмин) лишился соответствующего статусу жилья. Его приютила сторожка кладбищенской церкви, в которой, кроме него, располагалась епархиальная канцелярия, церковные сторожа, и духовенство, дежурившее в дневное время[22].

Между тем, тяжелые времена для духовенства продолжались. В первой половине марта 1936 г. Культкомиссия ТатЦИКа распорядилась принять решительные меры по выселению монашествующих из церквей[23], оставив только сторожей. Митрополит Серафим (Александров) как управляющий епархией был вынужден продублировать данное распоряжение[24].

Жилищный вопрос затронул и приходское духовенство. В этом смысле наглядным примером может служить ситуация священника Ильинской общины протоиерея Сергия Покровского. 19 декабря 1930 г. ему пришлось обратиться в НКВД ТАССР в связи с предстоящим закрытием церкви. Дело в том, что священник на арендных условиях проживал в церковной сторожке площадью 9 кв. м., и с закрытием храма его автоматически лишали этой жилплощади. Священник фактически выставлялся на улицу без малейшего шанса зимой найти жилье. Его обращение в НКВД ТАССР рассматривали пять дней, все же решив вопрос в пользу престарелого человека. Более того, бывшему настоятелю было позволено «хранить некоторые домашние вещи и предметы в церковной кладовой и продукты в церковном подвале»[25].

Однако подобные примеры являлись редким исключением в общей практике проведения антирелигиозных мер. Решение «жилищного вопроса» было направлено отнюдь не на защиту социальных прав «классово-чуждых элементов», к которым были отнесены священники и монахи. Напротив, оно становилось дополнительным и весьма действенным средством для правительственных структур в осуществлении репрессивных мероприятий в отношении священнослужителей. Как следствие, численность последних заметно сократилась, о чем свидетельствуют следующие данные. Если на 1929 г. в ТАССР, по сведениям партийных органов, насчитывалось 649 православных священников[26], то к 1936 г. в Казанской епархии их осталось всего 220 человек[27].

Таким образом, антирелигиозная доктрина советского государства, выраженная в деятельности местных органов власти, негативно отразилась на социально-экономическом статусе духовенства. «Жилищный вопрос» становился действенным инструментом в руках правительственных структур при осуществлении репрессивных мероприятий по отношению к духовенству.

[27]. НА РТ, ф. Р-732, оп. 6, д. 49, л. 118.

№ 1. Выписка из протокола № 29 заседания Президиума ЦИКа Советов рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов ТССР о закрытии Кизической церкви

6 февраля 1930 г.

[…] Слушали: 6. Представление Заречного райсовета о закрытии Кизической церкви.

Постановили: Учитывая ходатайства ряда рабочих организаций о закрытии Кизической церкви и принимая во внимание: а) что верующие, фактически пользующиеся церковью, договор на нее не заключили, б) что НКВДелом установлено использование части церкви не по назначению (живут монахи), в) что независимо от этого вблизи Кизической церкви находится другая (в Козьей слободе) могущая обслужить как Кизической, так и Козьей слободы. […]

ЦИК постановляет: Кизическую церковь закрыть. […]

НА РТ, ф. Р-732, оп. 6, д. 15 б, л. 156.

№ 2. Статья в газете «Красная Татария» «В защиту “матушки-просвирни”»

16 января 1930 г.

В селе Афанасове, Н-Челнинского кантона, проживала жена священника просвирня, Петрова Мария. Дом, где она квартировала, был муниципализирован ВИКом, и тот предложил попадье выселиться.

Просвирня пожаловалась «батюшке», гр. Тихомирову. Гр. Тихомиров по окончании литургии возгласил с амвона:

– Православные! Нашу матушку-просвирню выселяют. Надо возбудить ходатайство об оставлении ее в доме.

Агитация упала «на добрую почву».

26 марта [19]29 года верующие женщины, под предводительством гр. Кашиной, Пилюгиной, Сипайлова и Сизанова, с шумом ворвались в ВИК и потребовали чтобы просвирню оставили в покое.

ВИК разъяснил, что это требование неосновательно. Государство не брало на себя обязанности обеспечивать казенными квартирами служителей культа.

Тогда Кашина собрала целую толпу женщин в [количестве] 80 чел[овек] и повела их в Афанасовский сельсовет. В сельсовете происходило заседание. Кашина потребовала, чтобы вопрос о выселении просвирни Петровой был поставлен на обсуждение сельсовета. Председатель отказал. Женщины подняли галдеж. Заседание пришлось прекратить.

На этом не успокоилась Кашина. Она организовала посылку гонцов в окрестные села. Гонцы распускали слухи о закрытии церкви.

28 марта женщины повторили свой налет на ВИК и сельсовет.

Выездная сессия нашла, что главными виновниками беспорядков являются гр. Тихомиров и Сипайлов. Оба они принадлежат к чуждому элементу. Сессия постановила лишить обоих свободы сроком на один год без права замены принуд[ительными] работами. Прочие участники движения приговорены на сроки от 2 мес[яцев] до года с заменой принуд[ительными] работами.

К и н.

Красная Татария. ‒ 1930. ‒ 16 января. ‒ № 12 (3588). ‒ С. 4.

Список литературы

Гидулянов, П. В. Отделение церкви от государства в СССР // Полное собрание документов, ведомственных распоряжений и определений Верховного Суда РСФСР и других Советских Социалистических Республик. – М., 1926. – 712 с.

Красильников, С. А. На изломах социальной структуры: Маргиналы в послереволюционном российском обществе (1917 – конец 1930-х гг.). – Новосибирск, 1998. – 91 с.

Русина, Ю. А. «Нет права голоса — нет доверия»: почему лишенцы ходатайствовали о восстановлении в избирательных правах // Уральский сборник. История. Культура. Религия. – Екатеринбург, 2009. ‒ Вып. 7. – Ч. I. – С. 192-200.

Федорова, Н. А. Лишенцы 1920-х годов: советское сословие отверженных // Журнал исследований социальной политики. – 2007. ‒ Т. 5. ‒ № 4. – С. 483-496.

Она же. Лишение избирательных прав как инструмент социальной политики // Государственная и муниципальная служба: история и современность (проблемы кадровой политики). – Казань, 2007. – С. 194-203.

References

Gidulyanov P. V. Otdelenie tserkvi ot gosudarstva v SSSR [The separation of church and state in the USSR. In Russ.] IN: Polnoe sobranie dokumentov, vedomstvennyh rasporyazheniy i opredeleniy Verhovnogo suda RSFSR i drugih Sovetskih Sotsialisticheskih Respublik [Complete collection of documents, departmental orders and decisions of the Supreme Court of the RSFSR and other Soviet Socialist Republics. In Russ.]. Moscow, 1926, 712 p.

Krasilnikov S. A. Na izlomah sotsialnoy struktury: Marginaly v poslerevolyutsionnom rossiyskom obshchestve (1917 – konets 1930 gg.). [At the change of the social structure: Marginals in the post-revolutionary Russian society (1917 ‒ late 1930s). In Russ.]. Novosibirsk, 1998, 91 p.

Rusina YU. A. “Net prava golosa – net doveriya”: pochemu lishentsy hodataystvovali o vosstanovlenii v izbiratelnyh pravah [“No right to vote, no trust”: why nonvoters moved for the restoration of their voting rights. In Russ.]. IN: Uralskiy sbornik. Istoriya. Kultura. Religiya [The Ural collection. History. Culture. Religion. In Russ.]. Ekaterinburg, 2009, vol. 7, no. 1, pp. 192-200.

Fedorova N. A. Lishentsy 1920-h godov: sovetskoe soslovie otverzhennyh [The disenfranchised of the 1920s: the Soviet social category of the castaways. In Russ.] IN: Zhurnal issledovaniy sotsialnoy politiki [Journal of Social Policy. In Russ.]. 2007, vol. 5, no. 4, pp. 483-486.

Fedorova N. A. Lishenie izbiratelnyh prav kak instrument sotsialnoy politiki [Deprivation of the right of disposal as an instrument of social policy. In Russ.]. IN: Gosudarstvennaya i munitsipalnaya sluzhba: istoriya i sovremennost (problemy kadrovoy politiki [State and municipal service: history and modernity (problems of recruitment policy). In Russ.]. Kazan, 2007, pp. 194-203.

Сведения об авторах

Мухин Владимир Николаевич, священник прихода Архистратига Божия Михаила п. Аметьево г. Казани, e-mail: 89047655581@mail.ru