Гусева.Ю. Н. Объединительные тенденции в деятельности Центрального духовного управления мусульман в 1920-е гг.

Объединительные тенденции в деятельности Центрального духовного управления мусульман в 1920-е гг.

Современная историография предлагает вниманию читателя большой перечень российских и зарубежных работ, так или иначе затрагивающих тему «религиозного нэпа»¹. Активизация религиозной жизни не только мусульман, но и представителей иных конфессий в 1920-е гг. рассматривается, как правило, в применении к внутрироссийским реалиям и связывается с динамичной позицией Центрального духовного управления мусульман (ЦДУМ) России по этому вопросу.

При анализе литературы, изданной в довоенный период, обращают на себя внимание фразы, подобные словам известного советского исламоведа Н. А. Смирнова: «И в настоящее время в СССР продолжают существовать старые духовные управления, причем, находящееся в Уфе, претендует на роль центрального духовного управления мусульман всего Союза»².

Исследуя реалии жизни российских исламских лидеров в 1923-1928 гг., мы приходим к выводу, что за этой фразой историка стояло знание отдельных фактов, которые не становились достоянием широкой общественности. Что имел в виду А. Н. Смирнов? Если подобные стремления имели место, то что лежало в их основе?

Известно, что в 1920-е гг. (особенно после II-го Всероссийского съезда мусульманских деятелей 1923 г. и с развертыванием нэпа) деятельность ЦДУМ по отношению к подотчетным ей областям стала носить систематический и организованный характер. В соответствии с уставом ЦДУМ 1923 г. в регионах начала формироваться система мухтасибатных округов, отличавшаяся централизацией и ориентацией на Уфу³. Муфтият завоевал доверие широких слоев мусульманского населения РСФСР. Создавалась ситуация, когда именно в адрес религиозных лидеров направлялись ходатайства и просьбы мулл и прихожан, которые все больше и больше видели в муфтиате защитника своих интересов.

Как отмечалось в одном из партийных документов, ЦДУМ «вел большую объединительную работу»⁴. Она заключалась в расширении сферы влияния в районах, подотчетных ЦДУМ, а также на территориях, которые находились вне его юрисдикции — Северный Кавказ, Средняя Азия, земли будущей Киргизии, Туркмении и Синцзяна. Напомним, что согласно уставу ЦДУМ 1923 г., в его ведение входили Татарская, Башкирская*, Киргизская (Казахская)**, Украинская республики, Чувашская, Калмыцкая, Вотская автономные области, внутренние районы Поволжья и Сибири***.

Аналитики Восточного отдела ОГПУ отмечали исключительную важность для ЦДУ работы в Казахстане: «Необходимость сохранения этого района за ЦДУ исходила из желания, с одной стороны, не терять известной мощности, а с другой, укрепить свою экономическую базу, т[ак] к[ак] Казакстан являлся одним из самых богатых источников денежных средств, сумма которых занимала видное место в общем бюджете ЦДУ»⁵. В этом отношении очень активно проявили себя кази Магкулов**** и Байгильдин, которые выезжали в населенные пункты и «рассылали директивные письма мухтасибам о поддержке ЦДУ экономически и нежелательности сепаратизма»⁶. Важность и значимость именно этого сюжета подтверждается тем, что в составе ЦДУМ имелся специальный «казахский» отдел.

Одним из проявлений движения «вширь» была деятельность по установлению контроля и формированию лояльных ЦДУМ духовных управлений в регионах, формально не включенных в его юрисдикцию. В 1924-1925 гг. Духовное управление предприняло достаточно успешные шаги по организации муфтиятов в городах Киргизии*****. Как и в случае с Казахстаном, материальным основанием было наличие экономических и культурных связей между местным и волго-уральским духовенством⁷.

На всем протяжении 1920-х гг. наблюдался огромный интерес со стороны уфимских лидеров и самой уммы к событиям, имевшим место в Средней Азии, к движению басмачества и существовавшим там религиозным институтам. В 1921-1923 гг. группа консервативно настроенных религиозных лидеров Туркестана*, входившая в совет улемов «Шурои уламо» (Совет духовенства), пыталась стать самостоятельным, независимым от властей духовным управлением, учредить Всетуркестанский институт «Шейх-уль-ислам»⁸, но все эти попытки были пресечены усилиями властей. В 1923 г. НКВД разрешило зарегистрировать только одно, полностью подконтрольное, Духовное управление «Назарат-и-диния»⁹. Создание подконтрольного управления и назначение муфтием Зухретдина Агляма без учета мнения религиозной элиты вызвало серьезное отторжение общественности, имевшее серьезные последствия в 1925-1926 гг. По свидетельству ряда религиозных лиц, авторитет муфтия был невысоким: «Захретдину не было веры как религиозной власти из-за его нежелательных действий, поскольку он был таким плохим администратором, что все “ужасающе приходило в упадок”»¹⁰.

Исторически сильные экономические, образовательные, религиозные связи Поволжья и Средней Азии в период басмаческого движения не прерывались. На II-й Всероссийский съезд мусульманского духовенства в Уфе (10-25 июня 1923 г.) были приглашены представители Кокандского духовного собрания (председатель — Саит Ногман Саит Магсум, член — Мухаметзян Кодратулла), ташкентский муфтий Мухаммед Ходжа, крымский муфтий Ибрагим Тараби¹¹. На приглашение не откликнулись духовные наставники с Северного Кавказа¹². На III-м Всероссийском съезде 25 октября — 4 ноября 1926 г. присутствовала делегация Узбекистана: муфтий Захретдин Аглям, председатель Ташкентского Духовного управления Габдул Хафия, представитель Самаркандского Духовного управления Габдулла Хужа, член Кокандского Духовного управления Мьянкудратулла¹³.

Позицию в отношении туркестанских единоверцев характеризует заявление муфтия Р. Фахретдина, который в 1921 г. выступил с инициативой создания единого Духовного управления Средней Азии, так как в это время в Туркестане (в Намангане, Андижане, Ташкенте, Самарканде) функционировали разрозненные духовные управления¹⁴.

Сближению духовенства регионов послужил процесс передачи Корана Османа в конце 1923 г. В том же ключе была использована поездка представителей-делегатов от узбекского духовенства в составе делегации ЦДУМ на Мекканский конгресс (1926). По мнению Восточного отдела ОГПУ, после поездки в Мекку и встречи там с З. Валидовым Р. Фахретдин говорил не о подчинении, как было ранее, а о необходимости создания единого Духовного управления в Средней Азии с использованием опыта ЦДУМ¹⁵.

Однако, по всей видимости, муфтият не оставлял надежды на распространение не только неформального, но и юридического влияния на среднеазиатских верующих и духовенство. Организационная комиссия съезда мусульманского духовенства 1926 г. подготовила и передала в государственные органы «инструкцию к основному уставу ЦДУ, утвержденному НКВД 30/XI-23 года». Этот уникальный документ, помимо прочего, обозначал интересы муфтията в Средней Азии*, фактически пытаясь поставить под контроль Уфы местные духовные управления. Говоря юридическим языком, было допущено «расширительное толкование устава»¹⁶.

Попытки распространения влияния были предприняты в отношении единоверцев-туркмен. В Туркмению совершали регулярные поездки муллы из Волго-Уральского региона. ЦДУМ это всячески поощряло, в конце 1926 г. туда был направлен один из его представителей. Селим-ишану (Ташаузский округ) был выдан мандат на организацию мухтасибатов. «Благоприятная почва» для усиления позиций Уфы, по мнению чекистов, имелась в Ташаузском и Чарджуйском округах¹⁷.

Еще один сюжет — попытки муфтията включить в сферу своего влияния «китайских» единоверцев — мусульман тогдашнего Восточного Туркестана. На съезде 1926 г. прозвучало заявление К. Тарджеманова «о желании китайских мусульман численностью около одного миллиона человек присоединиться к ЦДУ»¹⁸. Этот призыв был восторженно встречен делегатами съезда. Тогда же заместитель муфтия адресовал в Народный комиссариат иностранных дел и другие государственные структуры соответствующее ходатайство¹⁹.

Каковы были конкретные формы помощи и взаимодействия с указанными регионами? Практиковался широкий обмен организационным опытом: на съездах, посредством рассылки циркуляров, журнала «Ислам» и путем установления личных контактов. В ряде случаев имело место создание мухтасибатских управлений, назначение имамов из Волго-Уральского региона и взращивание кадров в среде местного населения. В этом вопросе, равно как и в умении налаживать диалог с властями, уфимское духовенство выгодно отличалось, к примеру, от части среднеазиатских* и северокавказских коллег.

Каким образом ЦДУМ обосновывало подобные шаги? На съезде 1923 г. оно выступало за объединение «мусульманского духовенства всех наций», неоднократно призывало в своих инструкциях и петициях верующих к единению. При этом муфтият, в отличие от своих среднеазиатских коллег или деятелей Башкирского Духовного управления²⁰, никогда публично не предлагал ввести пост «шейх-уль-ислама». Однако это не означало, что идея не обсуждалась и не имела сторонников. Последовательно доказывал необходимость максимальной централизации управления такой известный деятель российского мусульманства, как Муса Бигиев²¹.

Какую цель преследовали высшие мусульманские круги Волго-Уральского региона, предпринимая подобные усилия? В основании этого стремления лежала стратегическая задача сохранения и укрепления своих общественных позиций — дальнейшего утверждения себя в роли посредника между верующими и правительством. К середине 1920-х гг. ЦДУМ было однозначным лидером на «мусульманском пространстве» РСФСР и примером для подражания для религиозных лидеров прилегающих территорий.

Превращение ЦДУМ в разветвленную влиятельную структуру было бы невозможно без притока средств из состоятельных районов Средней Азии, Казахстана и Восточного Туркестана²². Татария и Башкирия, а также внутренние районы, разоренные Гражданской войной и голодом начала 1920-х гг., навряд ли могли сыграть подобную роль.

Выход ЦДУМ за пределы РСФСР был продиктован и реалистичным взглядом на последствия секуляризационных процессов, происходивших в Татарии, Башкирии и прилегающих областях. Все возрастающая конкуренция со стороны светской школы, отказ мулл от сана и прочие негативные процессы побуждали муфтият обращать свой взор на те регионы, где отношение общества к религии и духовенству было по ряду причин более консервативным.

Обращаясь к источникам 1927-1928 гг., следует констатировать, что разнообразные усилия ЦДУМ по укреплению собственных позиций, общественного статуса ислама и мусульманского духовенства за пределами РСФСР не увенчались успехом. Вот как оценивал ситуацию Восточный отдел ОГПУ: «Вместе с тем было изолировано всякое влияние ЦДУ и вообще м/д (мусульманского духовенства. — Ю. Г.) в Средней Азии»²³. «Большая часть районов Казакстана уже оформила выход из состава ЦДУ»²⁴. «На Северном Кавказе попытки ЦДУ окончились неудачей. На очереди стоит вопрос об официальном оформлении самостоятельности Северного Кавказа от ЦДУ в уставе ЦДУ. Крымское духовенство, ранее поддерживавшее связи с ЦДУ и с его Ученым советом, ныне почти совершенно эти связи прекратило. Среднеазиатское духовенство категорически отказалось от слияния с ЦДУ; киргизское духовенство отделяется от ЦДУ; автономистские тенденции растут в Казакстане, в Кара-Калпакии; башкирское духовенство (БДУ) на последнем своем съезде окончательно размежевалось от ЦДУ»²⁵.

В результате, «ЦДУ, привлекавшее взоры духовенства своей довольно стройной, централизованной системой организации, к концу истекшего периода (1927 г. — Ю. Г.) рядом фактов поставлено в состояние относительной бездеятельности, обнаружив зачатки разложения и тем самым породив известный пессимизм в рядах духовенства… Все это указывает на то, что идея объединения м/д (мусульманского духовенства. — Ю. Г.) Союза под руководством ЦДУ или путем создания крупных духовных центров, что проектировалось ЦДУ, потерпела полное крушение»²⁶.

Какие внутренние и внешние обстоятельства привели к подобному исходу. К первым могут быть отнесены противоречия по национальному вопросу (как это было в случае с Башкирией), по вопросам финансирования (в сюжете с Казахстаном*). По нашему мнению, основной причиной была разнонаправленность интересов, отсутствие базовых идеологических, исторических, материальных и иных оснований для объединения мусульманской элиты Средней Азии, Северного Кавказа и Волго-Уральского региона. Свою роль сыграла и амбициозность отдельных деятелей²⁷.

Весомый вклад в дело размежевания управлений и региональных религиозных элит внесла Советская власть в лице партийных органов и органов внутренней разведки. Думается, что не требуют пояснений «генеральные установки» в отношении всех религий и ислама в частности.

При этом необходимо понять, какие стратегия и тактика были избраны Восточным отделом ОГПУ в этом вопросе. Базовая идея — не допускать объединения мусульман на религиозной почве, усиливать сепаратистское движение, не позволяя местным религиозным организациям широко распространять свое влияние²⁸. В плане идеологии и пропаганды объединительная деятельность ЦДУМ оценивалась как руководство национально-религиозным движением в рамках СССР. Любые усилия по поддержанию религиозности расценивались как «антисоветские»*. Усугубляло положение то, что основой объединения должен был выступить ислам, что автоматически реанимировало угрозу «панисламизма»**.

Ограничительные меры, применявшиеся с целью нейтрализации деятельности Уфы, были довольно разнообразными. Использовались, например, юридические нормы: «Киргизия формально, согласно устава ЦДУ, не входила в сферу деятельности последнего и это облегчило отрыв указанного района»²⁹. Имело место искусственно раздуваемое соперничество (как, например, в случае с Башкирским Духовным управлением и Средней Азией). Фактом было непосредственное и опосредованное влияние на заявления и поступки авторитетов российского исламского мира.

ПРИМЕЧАНИЯ:

1. Васильева И. Г. Российское государство и религии (1917-1920-е годы). – Уфа, 1998. – 255 с.; Гусева Ю. Н. История татарских сельских общин Нижегородской области в XX веке (1901-1985 гг.). – Нижний Новгород, 2003. – 275 с.; Крапивин М. Ю. Непридуманная церковная история: Власть и церковь в Советской России (октябрь 1917-го — конец 1930-х годов). – Волгоград, 1997. – 367 с.; Миннуллин И. Р. Мусульманское духовенство и власть в Татарстане (1920-1930 гг.) – Казань, 2006. – 220 с.

2. Смирнов Н. А. Современный ислам. – М., 1930. – С. 196.

3. Миннуллин И. Р. Указ. соч. – С. 24-27.

4. Российский государственный архив социально-политической истории (РГАСПИ), ф. 17, оп. 85, д. 214, л. 7.

5. Центральный архив Федеральной службы безопасности Российской Федерации (ЦА ФСБ РФ), ф. 2, оп. 6, д. 493, л. 1.

6. Там же.

7. Арапов Д. Ю. Ислам и советское государство (1917-1936). – М., 2010. – Вып. 2. – С. 112-113.

8. Россия — Средняя Азия. Т. 2: Политика и ислам в XX — начале XXI вв. – М., 2011. – С. 141-142.

9. ЦА ФСБ РФ, ф. 2, оп. 1, д. 686, л. 11; Россия — Средняя Азия… – С. 158-159. 10. Keller, Sh. To Moscow, Not Mecca: The Soviet Campaign Against Islam in Central Asia, 1917-1941. – Westport, 2001. – P. 90-91.

11. Мухетдинов Д. В., Хабутдинов А. Ю. Ислам в России в XVIII — начале XXI вв.: модернизация и традиции. – Нижний Новгород, 2011. – 282 с.

12. ЦА ФСБ РФ, ф. 2, оп. 1, д. 661, л. 1-2.

13. Арапов Д. Ю., Косач Г. Г. Ислам и советское государство. – М., 2010. – Вып. 1. – С. 92.

14. Россия — Средняя Азия… – С. 72.

15. ЦА ФСБ РФ, ф. 2, оп. 1, д. 662, л. 1; Арапов Д. Ю. Указ. соч. – С. 110-111.

16. ЦА ФСБ РФ, ф. 2, оп. 4, д. 398, л. 50.

17. Арапов Д. Ю. Указ. соч. – С. 115.

18. Там же. – С. 109.

19. Государственный архив Российской Федерации (ГА РФ), ф. 5263, оп. 2, д. 4, л. 1; опубликовано: Арапов Д. Ю., Косач Г. Г. Указ. соч. – С. 109.

20. ЦА ФСБ РФ, ф. 2, оп. 1, д. 661, л. 1-2; оп. 4, д. 402, л. 24-26.

21. Там же, оп. 1, д. 689, л. 149; о взглядах М. Бигиева см.: Хайрутдинов А. Г. Муса Джаруллах Бигиев. – Казань, 2005. – 180 с.

22. ЦА ФСБ РФ, ф. 2, оп. 5, д. 327, л. 3.

23. Там же, оп. 6, д. 493, л. 4.

24. Там же, л. 4.

25. Там же, оп. 5, д. 327, л. 4-5.

26. Там же, оп. 6, д. 493. л. 2.

27. Там же, оп. 5, д. 327, л. 11.

28. Там же, л. 4-5.

29. Там же, оп. 6, д. 493, л. 3; о тактике, примененной Восточным отделом ОГПУ в Киргизии см.: Арапов Д. Ю. Указ. соч. – С. 113-114.