Я. Руднева. Обыкновенная история провинциальной «эмансипе»

Обыкновенная история провинциальной «эмансипе»

В России второй половины XIX в. образ «эмансипе»* отождествлялся с женщинами, которые, отказавшись от традиционных ценностей, добивались равных с мужчинами возможностей и личной независимости. Первые «эмансипе» публично заявили о себе в конце 1850-х гг., претендуя на высшее образование, активную общественную и профессиональную деятельность. Спустя десятилетие «пробуждение» женской личности приобрело массовый характер. В поисках ответа на вопрос: «В чем смысл женской жизни?»¹ сотни недавних институток и гимназисток устремились на первые высшие женские курсы, открывшиеся в Санкт-Петербурге, Москве, Киеве, Казани. С высшим образованием связывались надежды на саморазвитие и просвещение, на независимое существование, наконец, на достойное исполнение роли «матери и воспитательницы»².

Слушательницы из провинции стали преобладать уже в первые годы существования курсов. Как девушкам, образование которых нередко ограничивалось домашним воспитанием, удалось вырваться из «сонного, жестокого ко всем, кто не за одно с ним»³ провинциального общества? У них в отличие от жительниц крупных университетских городов возможности для полноценного самообразования были ограничены: публицистика и научно-популярная литература доходили до провинции с большим опозданием и не в полном объеме, а публичные лекции являлись исключительным событием. Для многих знакомство с передовыми идеями началось с романа Н. Г. Чернышевского «Что делать?», который спустя десятилетие после своего появления не утратил злободневности, продолжая волновать умы юных читательниц.

Известная русская писательница В. И. Дмитриева (1859-1948), родившаяся в семье крепостного крестьянина Саратовской губернии, так описала собственное «открытие» романа Н. Г. Чернышевского: «Скрываясь от всех на чердаке, я неожиданно наткнулась на ящик с книгами и там, среди всякого хлама, изъеденного мышами, между тяжеловесными томами “Истории Петра Великого”, нашла несколько растрепанных книжек “Современника”, где было напечатано “Что делать” Чернышевского. Отряхнула пыль и мышиные объедки, присела на корточки и начала читать. Заинтересовало заглавие, а потом вникла и в самую суть. И чем дальше, тем глубже, и такая передо мной развернулась ширь, такой ослепительный свет засиял в потемках моей расстроенной души, что я чуть не кубарем скатилась с чердака, побежала на огород и принялась там галопировать, как дикая лошадь. Вот где люди! Вот где жизнь! Вот что надо делать!»⁴. По признанию В. И. Дмитриевой, «эта удивительная книга» излечила ее от депрессии, став «новым источником жизни»⁵.

Судьбу одной из провинциальных «эмансипе» определило не только знакомство с произведениями Н. Г. Чернышевского, но и непосредственное общение с его семьей. В. Г. Короленко, навестивший смертельно больного писателя в Саратове летом 1889 г., в своих воспоминаниях «Отошедшие» упоминает девушку, представленную ему как племянницу Николая Гавриловича: «В квартире Чернышевского во второе мое свидание с ним я встретил, кроме его жены и секретаря, еще молодую девушку, племянницу Чернышевского, знакомую моему брату. Она очень сердилась на последнего за то, что он не ответил на ее письмо, и часто возвращалась к этому вопросу»⁶. Н. Г. Чернышевский, проявив «тонкое понимание чужого настроения», отвлек девушку остроумным рассказом, а после ее ухода заметил В. Г. Короленко: «Если передадите брату ее слова, скажите, пусть не сердится. Видите, она девушка хорошая, честная, сирота. Жизнь вся прошла серо, сестер и братьев выводила в люди, сама не видела ничего, никакой радости. Ну, а в тот год, когда встретилась с вашим братом — свалила с себя главное-то бремя, поехала по Волге, стала жить на свой счет. Все это — понимаете, и радостно ей, и кажется значительно очень. Свобода, встреча с хорошими интеллигентными людьми после глухого угла. Вот она и не может себе представить, что эта случайная встреча важна и значительна только для нее одной, а не для других, и вот почему ее так волнует неполучение ответа от случайно встреченного ей человека»⁷.

Речь идет об однофамилице Н. Г. Чернышевского Марии Александровне Чернышевской (1862-1942), которая, как сотни ее современниц, увлекалась в 1870-1880-х гг. передовыми идеями своего времени, стремилась к всестороннему образованию, проявляла интерес к людям, разделявшим радикальные взгляды. После окончания Казанских высших женских курсов, она начала служить учительницей и стала «жить на свой счет».

Встреча М. А. Чернышевской с И. Г. Короленко, упомянутая Н. Г. Чернышевским, могла произойти между 1884 и 1888 гг. Именно в этот период И. Г. Короленко, подозревавшийся в революционной деятельности, был переведен под негласный надзор полиции из Вятской губернии в Нижегородскую. По инициативе Марии Александровны между молодыми людьми завязалась переписка.

Своей фамилией Мария Александровна и ее многочисленное семейство были обязаны отцу Николая Гавриловича — Гавриилу Ивановичу Чернышевскому. В Саратовской епархии в 1830-1850-е гг. протоиерей Нерукотворно-Спасской (Сергиевской) церкви Г. И. Чернышевский был хорошо известен как деятельный просветитель с «выдающимися умственными дарованиями» и педагогическими способностями⁸.

В 1844 г. Гавриил Иванович был командирован в Вольск «для дознания причины остановки крещения кантонистов-евреев, узнания на месте и самом деле и для показания способов более сильных к убеждению их»⁹. Батальоны кантонистов в течение первой половины XIX в. комплектовались детьми инородцев, взятых на военную службу. Обязательным условием для кантонистов являлось принятие православной веры. В ходе дознания выяснилось, что конфликт был спровоцирован местными священниками, которые в духе проводимой правительством Николая I политики насильственной ассимиляции «действовали угрозами и насильно принуждали еврейских мальчиков креститься»¹⁰.

Гавриил Иванович, отличавшийся «истинно дружеским и неподдельно добрым расположением ко всем и каждому, особенно к детям», осуждал любое насилие над личностью ребенка¹¹. Отрицательно он относился, несмотря на официальную политику, и к насильственным методам в миссионерской деятельности, предпочитая «увещивания и разъяснения»¹². «Добрым словом» Г. И. Чернышевскому удалось убедить сразу 15 еврейских подростков в необходимости принятия крещения¹³. Одним из первых выразил добровольное согласие десятилетний мальчик, которому Гавриил Иванович дал имя Александр и собственную фамилию и отчество.

В дальнейшем Александр Гаврилович Чернышевский (1833-1888) не утратил связи со своим восприемником, часто навещая «крестного папеньку» в Саратове. После ликвидации (в ходе военных реформ Александра II) системы комплектования кантонистов А. Г. Чернышевский окончательно обосновался в Вольске, стал преподавателем народного училища и обзавелся семьей. Со слов М. А. Чернышевской, ее мать — Евдокия (Авдотья) Ивановна Козлова (184?-1916)* — была дочерью преподавателя чистописания и рисования Симбирской гимназии¹⁴.

В многодетной семье Чернышевских Мария была старшей дочерью**. Жалование А. Г. Чернышевского было весьма скромным, вероятно, семья постоянно нуждалась в средствах. Неизвестно, как бы сложилась дальнейшая судьба Марии, если бы не вмешательство жены Н. Г. Чернышевского Ольги Сократовны, взявшейся опекать девочку. По свидетельству Марии Александровны, Ольга Сократовна «очень уважала» крестника Г. И. Чернышевского, относилась к его семье «как к родным» и всегда навещала, бывая у своей матери и сестры в Вольске¹⁵. О непосредственном участии О. С. Чернышевской в делах этой семьи говорит тот факт, что она стала крестной матерью Константина — сына Александра Гавриловича.

«Моему отцу хотелось определить меня учиться в Саратовскую гимназию (в Вольске тогда женской гимназии еще не было), — вспоминала М. А. Чернышевская, — но он не имел средств поместить меня в Саратове на хлеба в какую-нибудь семью, и когда О. С. (Ольга Сократовна. — Я. Р.) узнала об этом и услыхала от меня, что я очень хочу учиться, то предложила моему отцу взять меня к себе, если я выдержу приемные экзамены в Саратовской гимназии»¹⁶. Подготовившись под руководством отца, Мария в 1874 г. выдержала вступительные испытания в IV класс Мариинской женской гимназии и поселилась на квартире О. С. Чернышевской.

Воспоминания современников об Ольге Сократовне Чернышевской (1833-1918) достаточно противоречивы. С одной стороны «вырисовывается малопривлекательный для стороннего наблюдателя образ эмансипированной женщины»: развязной и легкомысленной, окруженной поклонниками и обожателями, склонной к роскошной жизни¹⁷. С другой, О. С. Чернышевская характеризуется как личность, притягивавшая к себе людей «природным умом, живостью характера, находчивостью в разговоре»¹⁸. Как известно, сам Н. Г. Чернышевский, сознательно отказавшийся от господствующей роли мужа в семье, поощрял самостоятельность жены и предоставлял ей полную свободу действий.

Ольга Сократовна отличалась живостью характера и самостоятельностью с детства. Она воспитывалась в многодетной семье известного саратовского врача Сократа Евгеньевича Васильева и была у отца любимицей. Однако строгую и требовательную мать раздражал независимый характер дочери, «непозволительный» для воспитанной барышни¹⁹. Конфликтные отношения между матерью и дочерью сохранялись и после того, как О. С. Чернышевская вышла замуж. Только после смерти отца Ольга Сократовна постаралась «забыть свою вражду»²⁰ и стала навещать мать, переселившуюся в Вольск.

По какой причине Ольга Сократовна взялась лично опекать М. А. Чернышевскую и устраивать ее судьбу? Возможно, таким способом она пыталась избежать одиночества. В Саратове О. С. Чернышевская, как жена опального писателя, вела довольно замкнутый образ жизни, и ее деятельная натура естественным образом нашла выход в воспитании смышленого двенадцатилетнего подростка, изъявившего желание учиться. Сама воспитанная в многодетной семье и скромной обстановке, Ольга Сократовна хорошо понимала, насколько трудно устроиться в жизни девочке из малообеспеченной семьи. В свою очередь и Мария попала под влияние неординарной натуры своей благодетельницы, несмотря на то, что пришлось приспосабливаться к ее неуживчивому характеру. «К людям вообще она была требовательна и любила порядок во всем, — вспоминала М. А. Чернышевская, — трудно было на нее угодить, как говорили некоторые; но я всегда умела на нее угодить, хотя и не старалась, а выходило это как-то невольно…»²¹ Ольга Сократовна поощряла в своей подопечной желание учиться и стремление к самостоятельности, отношения между ними сложились самые дружеские. Через год, покинув Саратов, О. С. Чернышевская передала «Машеньку» под опеку своей сестры Ерминии, благодаря чему М. А. Чернышевская получила возможность окончить гимназию.

Историк Е. Н. Щепкина, выпускница Саратовской Мариинской женской гимназии 1870-х гг., вспоминала, что в это время среди гимназисток «зарождались деятельные мысли; что-то жизненное, горячее соединяло в кружок многих девочек, девочек вовсе незнакомых семьями, но уже связанных какими-то еще смутными умственными интересами»²². Предоставленные сами себе, они во время уроков читали вслух статьи из журналов «Вестник Европы», «Отечественные записки», «Дело», в жарких спорах обсуждали «все выдающееся по части беллетристики и критики». Девочек интересовали вопросы: «Что такое личная свобода, в чем она заключается, и что она дает? В чем смысл женской жизни? Какая деятельность самая полезная в наше время? Что нам делать? К чему себя готовить?» Они говорили «об успехах женского труда в Англии и Америке; «просто и бесхитростно» полагая, что «когда-нибудь женщинам откроются все профессии». В то же время «довольно смутно» представляя новые формы женской деятельности, гимназистки более «охотно и положительно» отзывались об учительской профессии, которая казалась им «ближе и знакомее других»²³.

Как и многие выпускницы Саратовской Мариинской женской гимназии, М. А. Чернышевская решила продолжить свое образование на высших женских курсах, выбрав для этой цели Казань. Из Саратова в 1878 г. вместе с Марией Чернышевской в Казань приехали учиться еще четыре девушки: две выпускницы Мариинской гимназии и две — Института благородных девиц²⁴. Все, кроме М. А. Чернышевской, были из дворянских семей. От саратовского «Общества вспомоществования недостаточным людям, стремящимся к высшему образованию» Мария получала стипендию в размере 20 рублей в год. Этой суммы хватало ровно на то, чтобы внести обязательную плату за слушание лекций в течение первого полугодия.

Высшие женские курсы в Казани были открыты 3 октября 1876 г. благодаря инициативе нескольких профессоров Казанского императорского университета*. На торжественном акте открытия курсов профессор богословия М. М. Зефиров выразил надежду на то, что они «восполнят, обновят и усилят интеллигентную часть в женской половине общества. Удовлетворяя естественной жажде знания, свойственной не менее женщине, как и мужчине, они возбудят дремлющие силы ума и сердца, раздвинут кругозор мысли, — шире, светлее, разнообразнее станет, благодаря им горизонт умственного знания. Они дадут здравый, осмысленный взгляд на прошлое и настоящее, на судьбы человека и человечества, на явления, силы и законы окружающей нас природы. Они благодарно повлияют на склад, силу и зрелость убеждений, и, в конце концов, Бог даст, будут способствовать подъему и внутреннему росту жизни личной, семейной и общественной»²⁵.

Казань стала вторым после Москвы российским городом, где были открыты подобные курсы и единственным, предоставившим слушательницам право пользования университетскими аудиториями. Последнее обстоятельство имело немаловажное значение. Курсы, организованные в Москве в 1872 г. по личной инициативе профессора В. И. Герье, ютились в зале Первой мужской гимназии на Пречистенке, а затем в Политехническом музее, «здание которого москвичи издавна обходили из-за якобы поселившихся в нем привидений»*. Что касается казанских курсисток, то они, находясь непосредственно в университетских аудиториях, смогли ощутить магию университета и сопричастность прежде сакральному для женщин миру науки.

В действительности, организаторам цель курсов представлялась более приземленной: «дать девицам, окончившим курс в средних женских учебных заведениях, или получившим дома образование, равняющееся гимназическому, возможность продолжить свое дальнейшее общее образование»²⁶. Исходя из поставленной цели программа курсов предусматривала освоение только тех наук, «с которыми более или менее знакомят в средних женских учебных заведениях»²⁷. В число обязательных предметов входили русская словесность, всеобщая литература, история России, всеобщая история, история цивилизации и история искусства, физика, дополнительных (по желанию) — математика, гигиена и новые языки. Занятия проводились с 5 до 8 (иногда 9) часов вечера, чтобы не мешать основному учебному процессу и не допускать совместного пребывания в здании университета разнополых учащихся**.

Курсистки должны были «слушать все обязательные предметы, писать сочинения на заданные темы, отвечать на вопросы, которые им будут предлагаемы преподавателями во время уроков и на репетициях, и, наконец, подвергнуться выпускному экзамену для получения свидетельства об успешном окончании курса»²⁸. Лекции читали профессора Казанского университета Н. Н. Булич, Н. А. Фирсов, Н. А. Осокин и др. Ежегодно на экзаменах лично присутствовал попечитель Казанского учебного округа П. Д. Шестаков.

По свидетельству директора курсов Н. А. Осокина, «несмотря на неудобные вечерние часы занятий, несмотря ни на какую погоду, часто бурные снежные вечера», курсистки всегда являлись «в свое время в залы университета, иные из отдаленных концов города. Только болезнь удерживала их дома. Не довольствуясь пассивным слушанием лекций и записыванием их, слушательницы составляли их тщательно на дому при помощи пособий. Занятия в семинариях не для всех были обязательны, но большая часть слушательниц принимала в них участие»²⁹. Напряженный ритм учебной деятельности под руководством университетских профессоров предполагал полную самоотдачу, к которой были готовы далеко не все.

Из 27 курсисток, поступивших в 1878 г., только 17 смогли проучиться полных два года и сдать выпускные экзамены. Этот выпуск, как свидетельствовал Н. А. Осокин, по численности и по успехам превзошел предыдущие: «Не только окончило более чем когда-нибудь, но половина из них имеет в среднем выводе 4 1/2 (и даже более), а практические занятия, по отзывам профессоров, обусловили у этих лучших слушательниц значительную начитанность»³⁰. Общий результат успеваемости М. А. Чернышевской за 1879/1880 учебный год составил 4 3/7 и оказался одним из лучших.

9 августа 1880 г. в разделе «Хроника» популярной городской газеты «Саратовский листок» появилось сообщение: «Мы слышали, что сюда возвратились для педагогических занятий бывшие воспитанницы здешней женской гимназии Е. Ф. Чекалина и М. А. Чернышевская, по окончании ими высших курсов при Казанском университете. Они будут здесь едва ли не первые из кончивших означенные курсы. Несомненно, что представители нашего городского управления, а также заведующие учебными заведениями, а вместе с тем и родители, при первой потребности не преминут воспользоваться этими новыми педагогическими силами»³¹.

Но воспользоваться «новыми педагогическими силами» общество не спешило, несмотря на то, что до середины 1890-х гг. преподавательниц с высшим образованием в Саратове насчитывалось не более десятка. Дело в том, что свидетельство об окончании высших женских курсов в 1870-1880-х гг. не имело юридической силы и не давало их обладательницам никаких прав или преимуществ по сравнению с выпускницами педагогических классов женских гимназий. М. А. Чернышевская поступила учительницей в женское народное училище и дополнительно подрабатывала частными уроками. В 1913 г. за усердную службу она получила от Министерства народного просвещения серебряную медаль.

Основным источником сведений о дальнейшей жизни Марии Александровны являются воспоминания внучки Н. Г. Чернышевского Н. М. Чернышевской: «Она (М. А. Чернышевская. — Я. Р.) была очень энергична и предприимчива, вывела в люди всех своих братьев и сестер и умела добиться всего, что было нужно для улучшения положения своего и своих родных. Маленькая, худенькая, с утиным носом и слезящимися глазами, она обладала недюжинным талантом комической старухи и в молодости прекрасно исполняла роли свах в пьесах А. Н. Островского и просительницы в чеховском “Юбилее”. Она была хороша здесь потому, что ей не нужно было играть: она была сама собой. Когда мне об этом рассказывали К. М. Федоров (секретарь Н. Г. Чернышевского. — Я. Р.) и бабушка Катя Пыпина (двоюродная сестра Н. Г. Чернышевского. — Я. Р.), я видела, что этому безусловно можно было верить: иной я не знала ее и в жизни. Она вечно хлопотала: то о билетах в театр на юбилейные торжества, то о персональных пенсиях для себя и для всех своих родных (ездила за этим в Москву к Н. К. Крупской и добилась), то о билетах в Москву, то об уроках, то о лампе для своего дома (в последний год жизни, когда все сидели с мигалками), то о редких лекарствах, то о возвращении украденных у них вещей (через депутатов Верховного Совета), и по всем этим делам была способна приходить ко мне в любое время дня и ночи, не смущаясь, если ее не принимали, и повторяя свои визиты без числа, без обиды. В Саратове она была очень популярна, и всю их семью в Саратове больше знали, чем нашу, как “семью Чернышевского”»³².

Так сложилась судьба одной из многих провинциальных девушек, которые в период становления высшего женского образования в России, невзирая на общественное мнение и традиции, собственным примером доказали способность женщины к «умственным занятиям» и общественно-полезной деятельности*.

ПРИМЕЧАНИЯ:

1. Щепкина Е. Н. Памяти двух женщин-врачей // Образование. – 1896. – № 5/6. – С. 96.

2. Левинсон-Лессинг Ф. О главнейших факторах женского движения (идеалистические и экономические стимулы) // К свету. Научно-литературный сборник / Под ред. Е. П. Летковой и Ф. Д. Батюшкова. – СПб., 1904. – С. 390-427.

3. Щепкина Е. Н. Первые годы Высших женских курсов // Русское Прошлое. Исторические сборники. – Петроград-М., 1923. – № 5. – С. 135.

4. Дмитриева В. И. Так было (Путь моей жизни). – М., 1930. – С. 49.

5. Там же.

6. Короленко В. Г. Отошедшие. Об Успенском. О Чернышевском. О Чехове. – СПб., 1908. – С. 82.

7. Там же. – С. 86.

8. Захарова И. Е. Гавриил Иванович Чернышевский — представитель элиты провинциального духовенства первой половины XIX века: автореф. дис. … канд. ист. наук. – Саратов, 2011. – С. 22.

9. Чернышевская В. С. Однофамильцы Н. Г. Чернышевского. Машинопись. 19/XI-1977 г. // Отдел архивных документов музея-усадьбы Н. Г. Чернышевского (Саратов), ОФ № 7347/3566.

10. Там же.

11. Захарова И. Е. У истоков системы профессионального образования духовенства Саратовской епархии: деятельность Н. Г. Скопина и Г. И. Чернышевского // Известия Саратовского университета. Серия История. Международные отношения. – 2011. – Вып. 2. – Т. 11. – Ч. 1. – С. 105-110.

12. Захарова И. Е. Гавриил Иванович Чернышевский… – С. 16.

13. Чернышевская В. С. Указ. соч.

14. Примечания к воспоминаниям Н. М. Чернышевской об «Однофамильцах Чернышевских». Со слов Э. Б. Чернышевской в беседе с В. С. Чернышевской от 26/X-1962 г. // Отдел архивных документов музея-усадьбы Н. Г. Чернышевского (Саратов), ОФ № 7374/3564.

15. Чернышевская М. А. Мои воспоминания об Ольге Сократовне — жене покойного писателя Николая Гавриловича Чернышевского // Н. Г. Чернышевский. Сборник. Неизданные тексты, статьи, материалы, воспоминания. – Саратов, 1926. – С. 215.

16. Там же. – С. 215-216.

17. Павлюченко Э. А. Женщины в русском освободительном движении от Марии Волконской до Веры Фигнер. – М., 1988. – 272 с. [Электронный ресурс]. — Режим доступа: http://www.a-z.ru/women/texts/pavll1r.htm.

18. Там же.

19. Чернышевская М. А. Указ. соч. – С. 217.

20. Там же.

21. Там же. – С. 26.

22. Щепкина Е. Н. Памяти двух женщин-врачей… – С. 95.

23. Там же.

24. НА РТ, ф. 131, оп. 1, д. 285, л. 2-3, 50, 51, 94-95 об.

25. Открытие публичных высших женских курсов в Казани. – Казань, 1876. – С. 4.

26. Там же. – С. 9.

27. Там же.

28. Положение о публичных высших женских курсах в г. Казани. – Казань, 1876. – С. 2.

29. К вопросу о высшем образовании женщин // Киевлянин. – 1865. – № 79. – С. 3.

30. НА РТ, ф. 92, оп. 1, д. 12512, л. 115 об.

31. Саратовский листок. – 1880. – № 169.

32. Чернышевская Н. М. Однофамильцы Чернышевские. Машинопись. Саратов, 1943 // Отдел архивных документов музея-усадьбы Н. Г. Чернышевского (Саратов), ОФ № 7347/3563, л. 3.

* Эмансипация (лат.) — правомерное освобождение лица от юридической зависимости, предоставление неполноправному лицу полной юридической правоспособности; освобождение группы населения от некоторых ограничений в правах, сравнительно с прочими гражданами.

* Даты указаны в соответствии с надписью на общем надгробии А. Г. Чернышевского и Е. И. Чернышевской, расположенного в фамильном склепе на Воскресенском кладбище г. Саратова.

** Согласно данным Н. М. Чернышевской, последовательность рождения детей А. Г. Чернышевского такова: Ольга (1860), Мария (1862), Константин (1864), Антонина (1868), Анна (1870). Дата рождения Михаила неизвестна (см.: Примечания к воспоминаниям Н. М. Чернышевской об «Однофамильцах Чернышевских». Со слов Э. Б. Чернышевской в беседе с В. С. Чернышевской от 26/X-1962 г. // Отдел архивных документов музея-усадьбы Н. Г. Чернышевского, ОФ № 7374/3564). Однако на надгробии О. А. Чернышевской, находящемся в фамильном склепе на Воскресенском кладбище г. Саратова, указана дата рождения 1869 г.

* Высшие женские курсы в Казани открывались дважды. Первые, о которых идет речь, просуществовали с 1876 по 1887 г., вторые — с 1906 по 1918 г. Вторые курсы имели достаточно средств, чтобы отстроить собственное здание, которое существует и поныне. Первые были малочисленными и практически не имели свободных средств. Однако именно они получили возможность обитать в здании университета, что само по себе было уникальным явлением и не имело аналогов в Российской империи.

* Москвичи шутили, что власти рассчитывают на то, «что курсистки помогут выжить нечистую силу» (см.: Иванова Т. Н. У истоков высшего женского образования в России: организационная деятельность В. И. Герье в свидетельствах современников // Вестник Челябинского государственного университета. – 2009. – № 37. История. – Вып. 36. – С. 171).

** Впрочем, бывшие студенты Казанского университета упоминают в своих мемуарах совместные гуляния с курсистками, переписку и дружбу с ними. Учившийся в 1870-е гг. В. И. Разумовский припоминал, что впоследствии из этих компаний образовалось несколько семейных пар (см.: Вишленкова Е. А., Малышева С. Ю., Сальникова А. А. Terra Universitatis: Два века университетской культуры в Казани. – Казань, 2005. – С. 338).